Они такие разные : Денисовна и Хрениха. Девчонками их засватали и привезли из разных краев: Денисовну-из-под далекого города с непривычным для мягкого украинского языка названием Хасав-Юрт, а Хрениху-из северной кубанской станицы.

С того времени и соседствуют две столь непохожие женщины.


Денисовна-грузная и неповоротливая, с непропорционально маленькой головой, короткими толстыми руками и ногами.
В шестнадцать лет выданная замуж она безумно влюбилась в своего мужа. Неплохо они зажили, дружно, но тут грянула очередная война, на которую пешим ходом ушел из родного дома ее Ваня, невысокий, курносый и рыжий докрасна.
Не красавец. Для кого-то. Но только не для Денисовны.

По молодости лет она не оценила весь ужас происходящего, послушно выполнив наказ мужа: не рыдать при прощании и беречь еще неродившееся дитя. Она вела хозяйство, при лучине вязала маленькому Ванечке носочки и шапочки и ждала вестей с фронта. Они сразу решили, что у них родится мальчик, а имя она сама ему придумала. Это ведь так понятно: два близких для нее человека должны и имена одинаковые иметь.
Ванечки ее. . .


Первое письмо пришло нескоро. В нем сообщалось, что рядовой Иван Иванов погиб. Она и не сразу поняла, что рядовой-это ее муж. И только когда заголосила, заламывая руки, свекровь, все в ней замерло. Ни слезинки не проронила молоденькая Денисовна, Фенечка, как называл ее Ваня. Замерла, как окаменела.


«Поплачь, полегшает!»-уговаривала ее свекровь.
Не было слез.
Не могла Фенечка осознать, что счастье ее закончилось, не насмотрелась на своего Ваню. Кому-то - невзрачный, толстоватый да рыжий, а ей-в самый раз.

Где-то через месяц она проснулась среди ночи и поняла: нету Вани. И не будет никогда.
Горе!. . . Горе-то какое!. . .


От великой кручины вдруг резануло внизу живота, заметалась в крике Фенечка и к утру родила недоношенного ребеночка. Девочку. А спустя пару часов и лялечки не стало.
После этого потеряла Фенечка смысл жизни, не могла смотреть на мужчин, все они ей казались недостойными Вани. Так и осталась вечной вдовой. Сватались к Фенечке, было дело. Умелой хозяйкой была, все в руках горело. Да только пусто и холодно было в ее душе, ни один мужчина так и не переступил порог ее спальни.


Как-то незаметно милая и застенчивая Фенечка превратилась в Денисовну, склочную, крикливую и вредную.
Цвели неуемно в ее палисаднике панычи, петушки да бархатцы, а когда распускалась сирень, усаживалась неповоротливая Денисовна у куста, роняла натруженные руки на колени и тоненько выла. У сиреневого куста неуклюже признался ей в любви Ваня, сломал душистую ветку и сунул в руку: «На!» Одуряюще пахла сирень, а Денисовна почти беззвучно рыдала, даже не утирая льющихся слез.


За что ей это испытание, любовь такая, память, незамутненная годами?. . . И прожили ведь всего ничего, а вот поди ж ты. . . Она и на улицу в эти дни не выходила: не могла никого видеть, доставала из сундука застекленную фотографию мужа и проводила пальцами по его лицу.
Единственный ты мой, ненаглядный. . . .
Хорошо, что фото под стеклом. А то от частых прикосновений давно бы истерся милый сердцу лик. Не разрешала себе долго вглядываться в его глаза, со вздохом вновь убирала фото на прежнее место: поставить фотографию на стол и видеть дорогое лицо каждый день-невыносимая мука. Так что вытаскивала фотографию она редко: в день свадьбы, в день рождения Вани и весной, во время цветения сирени.

Никогда не отмечала день его гибели.

Разве можно поминать живого? А ведь он для нее всегда такой. . . живой. . .


Она не огорчалась при виде появляющихся морщин, не пугалась наступающей старости.
"Вот,старею я!- говорила она радостно ваниной фотографии. - Еще немного, и мы встретимся. Теперь уже чуть-чуть осталось. »


Мучила ее мысль о том, что похоронен Ваня далеко, в чужих краях, и не сможет она лежать с ним бок о бок.
Вечно.
В молодости они спали, обнявшись, отбросив ненужную вторую подушку. Зачем она, если так сладко спать на одной или просто на руке ваниной. Она-то лучше подушки всякой. . .


А потом объяснил ей молоденький батюшка, что это совсем и неважно: в одной могиле с любимым лежать или в разных. Земля-то одна. Да и встретятся они в царствии небесном. Непременно встретятся.
И она ждала смерти безбоязненно. Блюла подворье в память о муже, высаживая любимые Ваней цветы, привычно поддерживая идеальный порядок: ох, и любил хозяин свой дом!. . .


Еще один вопрос беспокоил ее, только задать его батюшке Денисовна постеснялась.
Вот умрет она, окажется на том свете такая, какая сейчас: толстая, неповоротливая, с тяжелой шаркающей походкой, седая вся. . . А Ванечка, он ведь молоденьким погиб. Как же он ее узнает? Не оттолкнет ли старую бабку, так непохожую на быструю легонькую Фенечку?


Они даже когда в разных углах двора работали, вдруг бросались друг к другу, как по команде, и замирали, обнявшись.

Ругалась свекровь: «Куды подевалися опять, работа стоить, а они незнамо иде. . . » Ворчать-ворчала, но душой отдыхала рядом с ними, подпитываясь их счастьем.


Или вот доит Фенечка корову, а Ваня обязательно в хлев заглянет, проведет рукой по ее голове и убежит по своим хозяйским делам, а у нее в душе будто цветы расцветут и зазвучит песня, которая потом целый день не отвяжется.
Когда же зародилась внутри Фенечки новая, общая их жизнь, то и вовсе не разрешал Ваня жене к корове подходить: вдруг толкнет. И доил корову сам, возмущая сим немужским поступком свекровь.


«Мужик-и дОить!»-возмущалась-удивлялась она, а Ваня, повернув к матери голову в фенином платке, повязанном, чтобы не испугать корову, корчил уморительные гримасы и шевелил рыжими усами.
«От же ж позорище! Дви бабы у двори, а мужик-пид коровой! Хочь бы сусиды не побачили,»-ворчала мать.


«Ну и ладно, пусть Феня покохается, хто ж ее еще пожалеет?»-махала она рукой и уходила в дом, где уже вовсю хозяйничала Фенечка, пряча виноватые глаза.


«Чего подскочила дО свету?»-сердито бормотала свекровь. «Иди вон, приляг,»-и отталкивала невестку от стола. Тоже. . . жалела.
"И не бегай, як угорелая! Чижолая ты, дите береги! А то носится, як коза!"-ворчала свекровь, и Фенечка замедляла шаг, свой легкий невесомый бег.
"Наша семидилуха! Усе успеваить!"-хвасталась соседкам свекровь.
Проворная была Фенечка,стремительная.

"Ой, Божечки!-стонала вечерами свекровь. -Устала, еле ноги носю!"
Фенечка помогала ей присесть, воды горяченькой в таз наливала, чтобы попарила свекровь свои больные ноги, а про себя удивлялась: "Как это: устала? Ноги болят? Силушки нету?"

Сейчас сама ничуть не лучше. Иной раз еле до кровати доползает. . .


Как же он обнимет ее?. . . Такую. . .


А потом решила: будь, что будет! Только бы увидеть его, хоть издалека. . . Мечта такая. Она и помогала жить. Считая деньки до встречи. Теперь уже недолго осталось.
Жди, Ванечка, я скоренько. . .


Соседка, бабка Хрениха, до седых волос сохранила статность и стройность фигуры. Хотя, собственно, о какой седине речь?! Синевой отливали ее волосы, оттягивала тяжелая коса голову. Обошла старость стороной эту женщину. Не поднялась рука у страшного и беспощадного врага женской красоты - времени, должны же быть исключения в этой жизни?


Только по наличию внуков да количеству прожитых лет называли ее бабкой, невзирая на синеву глаз и молодую стать. А вот память стала пошаливать: забывала бабка Хрениха, куда положила нужную вещь, но до мелочей помнила детство и молодость.


«Бабушка!-приставали к ней молодые парни и девушки, которым сдавала она вечерами большую комнату для гулянок и плясок в зимнее время. -Расскажите, как к Вам сватались!»


Не замечала бабка Хрениха усмешек в глазах молодых, степенно усаживалась на табурет, расправляла складочки фартука и начинала повествование: «Молодая була, и как-то пришли к мине в один день 22 жениха. И все - с хлебинами хлеба. Свататься. А я им и кажу: «Уси вы, хлопци, хорошие, тильки остаецця тут Хрэн Васылий. . . » И она указывала рукой на фото в рамке, висящее над кроватью.

И впрямь красив был Василий. С малолетства-в кузнечном деле. Шел шепоток, будто есть в его, васиных, жилах цыганская кровь, оттого и кони его слушаются, и волосы, усы, да брови черны, как ночь, и пламя в глазах.
А, может, это навсегда поселился в угольных очах отсвет от железа раскаленного да огня в горниле?. . . Кто его знает. . .
Но редкая девушка не замирала, когда обращал Василий в ее сторону свой взор. Руки-ноги деревенели: точно, цыган, и приворотное слово, не иначе, ему ведомо.


Три сына родилось у молодых, а потом как-то по первому морозцу простыл кузнец гвардейского роста и богатырского телосложения, да и сгорел в неделю. Осталась синеглазая вдова с малышами на руках, впряглась в работу, чтобы прокормить и вырастить детей. Так за заботами и хлопотами потерялось ее имя, и мало кто помнил, как зовут некогда молодую женщину.

"Хрениха" - и сразу ясно, о ком речь.

Сыновья выросли, разъехались, редко навещали мать, и она постепенно привыкла к одиноким вечерам, а иногда жизнь казалась ей сном: неужели когда-то она была любима, ждала стука в окно, видела любовь в глазах своего Василия, держала у груди малых деток?


Удивительно, но в молодости за бесконечной работой в поле и дома забыла она о том, что еще молода и хороша, а очнулась, когда старшему исполнилось восемнадцать. За накрытым по этому поводу столом после выпитой чарки собственного самогона поймала она на себе прямой и откровенный взгляд заезжего гармониста, и екнуло внутри: живая еще она!

Потом у ворот, в кромешной темноте кубанской ночи, прижал ее к своей груди удалой гармонист. На минуту. На краткое мгновение. Но от этого вспыхнуло в ней все, обдало молодым жаром.

Оттолкнула Хрениха чужие жадные руки и, когда вбежала в хату с румянцем на щеках, наткнулась, как на пику, на сумрачный жесткий взгляд свекрови. Размахнулась та и хлестнула мокрым полотенцем невестку.
Прямо по лицу.
Один раз.
Другой.
Третий.
Не говорила бранных слов, не кляла. А хлестала, что есть силы в слабеющих руках. Хрениха и не заслонилась ни разу.


«Простите, мамо,»- только и произнесла она, после того, как опустила свекровь руку, то ли устав, то ли посчитав, что хватит.
А свекровь вдруг заплакала. Она ведь тоже осталась когда-то вдовой в молодые годы. Знала, каково это: себя блюсти.


И вновь замерло все внутри у Хренихи на годы.
Ворочала, как вол, мешки с кормами, копала картошку, свеклу полола, за коровами и телятами ходила, что за детьми малыми. Выполняла обыденную тяжкую работу деревенской женщины, которая только в бане и вспоминала, что женщина она. Радовалась редким обновам, подрастающим детям и теплым денькам.


А после сорока наступил конец ее женскому веку. Тяжело, мучительно умирала в ней женщина. С обмороками, со съедающими все нутро приливами жара. Как кипятком облитая останавливалась она, пережидая, когда успокоится часто застучавшее сердце. Даже в больницу попала.


«Низкий гемоглобин, -сказал мудреные слова маломерок в накрахмаленном халате - очкатый худосочный фельдшер, распространяя вокруг себя запах перегара. - Медицина бессильна. Пейте побольше морковного и гранатового сока. »
И развел бесцветными, безжалостными и бесстыжими руками.


Где его взять, сок этот? Ну, морковки-то она погрызет, дело нехитрое, а гранаты на базаре только и видела. Дорогие они. Ладно, обойдется как-нибудь. . .


Не месяц и не год продолжала конвульсировать в ней женщина, не хотела уходить из такого крепкого и здорового еще тела, а потом сникла и смирилась, вздохнула и упорхнула в голубую даль, и стала Хрениха замечать за собой провалы в памяти: вот только что рассказывала соседке, что делала вчера, а спустя несколько времени вновь повторяла свое повествование, спотыкалась о знакомые фразы: вроде говорила уже все это? Или нет?

Дальше-больше. . . Не знала деревенская красавица, что ее заграничные ровесницы проходят тяжелый путь расставания с молодостью гораздо легче, пьют малюсенькие таблеточки и прекрасно себя чувствуют, не обливаясь жаром, не сходят с ума, становясь посмешищем для окружающих, не превращаются в старух беспамятных и неопрятных, все теряющих на ходу.
Такова участь русских женщин: терпеть, не особо ропща.
Что Бог даст. . .
Перемелется-мука будет. . .
Что людям, то и нам.
Таких поговорок и пословиц не знают и не поймут женщины из других стран, там им просто нет перевода.


Как-то по весне, когда приехали к ним машины с удобрениями, залезла она в кузов, чтобы подавать тяжелые мешки подругам. Мешки были пыльными, но мало на это обращала внимания Хрениха, лишь повязала платок пониже, закутав лицо так, что были видны только глаза.
Тяжело, грязно, долго. . .
Да ей и не привыкать, всю жизнь на такой работе. И то хорошо, что дождя нету. Кузов опустел, и она, укрощая дрожь в натруженных руках, подошла к краю, чтобы спрыгнуть на землю.


«Давай помогу,» -протянул руку шофер.


«Еще чего!» - хотела привычно отмахнуться Хрениха, но от усталости язык не ворочался, и она оперлась на протянутую ладонь.


«Прыгай,» - сказал шофер и потянул ее за руку.


Хрениха потеряла равновесие и рухнула в пустоту. Она не ушиблась и не разбилась. Крепкие руки подхватили ее и задержали на весу. В нескольких сантиметрах от земли зависли носки ее кирзовых разбитых сапог.
Сильный парнишка. Смелый взгляд из-под козырька фуражки.


И вдруг совсем не захотелось ей грубо оттолкнуть горячие руки. А захотелось еще попарить в воздухе, когда отражаешься в чужих зрачках и уже ничего больше не надо. . .
Эх, жизнь!. . .


Годы летели, и на Хрениху все чаще накатывала черная волна беспамятства.
Когда память выкидывала очередной фортель, Хрениха растерянно замирала посреди кухни, не в состоянии вспомнить, где лежат привычные предметы.


«Денисовна! Феня!»-звала она соседку, и та, неохотно бросив домашние дела, шла на помощь.


«Чего опять забула?» - сварливо спрашивала она.


«Друшляк потеряла. . . » - разводила руками Хрениха.
"Друшляк" - это "дуршлаг" на местном наречии. Кастрюлька такая с дырочками. Вещь в хозяйстве крайне необходимая! Процедить, протереть, откинуть. . .


«Так у меня он. Сама ведь принесла надысь, забери, кажешь, а то я его запрячу и не найду потом!» - и она возвращала нужную вещь.


В такие минуты молоденькие девчата привычно разыгрывали спектакль.
«Бабушка, а сколько Вам лет?» - спрашивали они, предвкушая веселье.
Хрениха замирала, шевелила губами и выдавала: «Скильки рокив мени?. . Та я чи така, як Мытро. . . Чи молодше Мытра. . »
И вглядывалась в фото серьезного усатого мужчины на стене.
«Та ни, точно, молодше. . . Вин же старЫй!»- взмахивала она рукой.

А ребята звонко смеялись. Потому что Мытро-не кто иной, как ее младший сын.


Перед двором каждой уважающей себя хозяйки стояла лавочка. Лавочки Хренихи и Денисовны разделяло несколько метров, но они редко сиживали каждая на своей. По очереди они «ходили гулять» друг другу в гости. Сегодня-у Хренихи на лавочке «гуляют», завтра-у Денисовны. Вспоминали прошлое, делились настоящим, строили немудреные планы на недалекое будущее. Не всегда, правда, беседы эти заканчивались миром.


Острая и беспощадная на язык Денисовна провоцировала Хрениху на ссору. Тяжело было вывести из равновесия добродушную и мягкосердечную соседку, но Денисовна за долгую жизнь изучила все ее больные места и мастерски била по ним не хуже вражеского снайпера.


«Ось, платок сыночек прислал,-делилась радостной вестью Хрениха, бережно расстилая на коленях невесомый кусочек ткани с невиданными растениями. - Аж с самой Камчатки!»


«Яка-така КамАчатка?-мстительно кривила губы Денисовна. -Я у учительши спрашивала, так вона казала, шо миста такого и нема!»


«Як це так: нема?—слабо сопротивлялась Хрениха. -А иде ж воны тоди живуть?»


«Та все вин бреше, сын твий!-наносила удар Денисовна. -Живет. . . десь рядом, може, и на соседней вулыце! А каже, шо на Камчатке. Шо б ты им не надоедала. Ходы тут за тобой, ухажуй, а так: "Я далЭко, приехать не мОжу. Кукуйте, мамо, сами!"»


«Ни, так не можно!-повышала голос Хрениха. -Вин же сын мой!»


«Сын-не дочь!-парировала Денисовна. -Вот моя бы донечка була жива, так вот она бы ухаживала за мамкой. Они, сыны, таковские! Чужие они. А невестке ты и подавно не нужна! Старуха беспамятна! Ну, и иде твой друшляк?»


«Я его у столи держу!-кричала Хрениха. -Или у шкапчику. . . »


«А вот и не помнишь!-торжествовала Денисовна. -У столи друшляк твой. Только у меня у столи. И докУменты твои. И лекарства. Беспамятная ты, ничего не помнишь. Потому сыны и отвернулись. Порода у вас така. Бесстыжа! Вон и бабка твоя усю жизню замиж выходыла!»


Это был выстрел в хренихин огород. От взрыва дыбилась земля. Неуважительное упоминание о бабке-перебор. Тут уже ничего сделать нельзя, граница перейдена, мосты сожжены, удар нанесен. Непростительный.

Начиналась война.


Хрениха в минуту откровения еще по молодости рассказала Денисовне о том, как ее бабка выходила замуж.
Свадебный кортеж ехал в сторону церкви для венчания, а подвыпивший жених решил показать свою удаль, вскочил на коня, пришпорил порядком, да только в осенней распутице поскользнулся конь на всем скаку и грянул седока оземь. Оборвались песни удалые, стихла гармонь, развернулись свадебные телеги, украшенные лентами и цветами бумажными, в обратную сторону и повезли почти бездыханного жениха домой. Три дня полежал молодой парень без движений, да и помер. А бабка, тогда еще девчонка совсем, осталась необвенчаной. Потом, спустя полгода, посватался другой парубок, за которого она вышла замуж, нарожала детей и дожила до глубокой старости.


С той поры при ссорах стала Денисовна выкрикивать: «Род у вас такой! Бесстыжий! Бабка, и та десять раз замиж выходыла!»
И с каждым разом цифра эта увеличивалась.


Терпеть такое Хрениха не могла, молча уходила к себе во двор, доставала из погреба ведро с известью и начинала подбеливать на улице деревья и камушки, окружающие посаженные цветы. А вокруг камушков настоящая хозяйка обязательно всю травку выщиплет, чтобы известью побелить не траву, а именно камушки.


Это была страшная месть.
Потому что другая настоящая хозяйка ни за что не потерпит, чтобы перед ее двором стояли небеленые деревья. А забраться в погреб толстой Денисовне совсем непросто, обычно она об этом просила Хрениху. После ссоры-как обратиться? Пыхтела Денисовна, тяжело дыша влезала в погреб, рискуя разбиться, и выволакивала свое ведро с известью. Разводила нужное количество, густо синила и выходила на улицу, а там, у соседки, уже все вычищено и выбелено.

«Ишь, прыткая какая! Гадюка подколодная! Ужака! Усе мени назло!»-по змеиному же шипела Денисовна в сторону соседского дома, становилась на коленочки и приступала к прополке. Тяжело ей было наклоняться, но по-другому нельзя, а то люди скажут: "Все, спеклася Денисовна! Еще немного, и куры загребут!".

А наутро не могла Денисовна пошевелить ни рукой, ни ногой, и Хрениха, не дождавшись соседки, шла к ней в хату: «Феня,ты живая?»


И в ответ слышала сквозь всхлипывания железобетонной Денисовны: «Пришла все-таки! Не обижайся ты на меня, Марфушка, я ведь несчастная, два разА убитая! Первый раз-когда Ваню мово застрелили, а второй-когда донечку поховала. Прости ты меня Христа ради. И чего я гадюка такая, ужака подколодная, злыдня стала, сама не знаю! Ты вон счастливая, диты у тебя, унуки, а я, как перст. И похоронить меня некому будет. . . »


«Шо робыть будешь, когда сдохну? Ты ж помнишь, чего я тебе наказывала?» - с опаской на отрицательный ответ обращалась она к Хренихе.


«А як же ж,-смело кивала головой соседка. -Усе помню. Поховать надо, ага?»


«Поховать-то, поховать, а деньги мои и смертное иде лежать?»-устраивала тренировочный опрос ожившая, накормленная свежим борщиком Денисовна.


«Так это. . . –терялась Хрениха. -Смертное-у сундуку. . . кажись, а деньги. . . »
И она замолкала, стыдливо отвернувшись.


« Забула! Так я и знала! Сто раз тебе казала: грОши в коробке железной. У столи. Под друшляком. Твоим. »


«Ааааа-тянула Хрениха. -Вспомнила! А шо, мий друшляк у тЭбе?»


Вот и поговорили.


«Вот же порода такая, беспамятная, - тихонько ворчала Денисовна. - И помереть спокойно не дадут. Вот так сдохнешь и лежи, думай: найдут ли грОши, да во что обрядят. . . »


Еще немного попрепиравшись, они шли в сад под навес, в четыре руки лущили абрикосы, шинковали капусту, готовили к засолке овощи, и до самых потемок говорили о своем, сто раз переговоренном, а потом пели протяжные украинские песни, доставшиеся им в наследство от дедов-прадедов вместо злата-серебра.

Грустные длинные песни о нелегкой женской доле, о черных очах, о цветущих вишнях, о Гале, что все несет и несет на коромысле воду, о бескрайней степи и опрокинутом над ней черном куполе небес, с которого подмигивали звездочками живым ушедшие в лучший из миров родные и близкие.

Наплакавшись и напевшись, они расходились по своим одиноким жилищам, ложились в холодные постели и, привычно вытерев слезы, составляли план работы на следующий день.

Потому что, пока всемилостивый Боже дает сил, надо жить и работать.

За погибших мужей, невернувшихся сынов и неродившихся внуков.


© Tala13.

Подробнее читайте на yaplakal.com ...

271 +